В марте 1730 г. на российском престоле утвердилась родная племянница Петра I курляндская герцогиня Анна Иоанновна. Личность этой государыни до сих пор вызывает споры историков, особенно в связи с засильем немцев в государственном аппарате и делом Артемия Петровича Волынского – сподвижника Петра Великого и его посланца в Тегеране при дворе персидского шаха в 1715 – 1717 гг. Подписанный тогда А. П. Волынским торговый договор с персами имел для России важные экономические и стратегические последствия, обеспечив русскому купечеству свободу торговли на всей территории Персии (Ирана). Русский государь получил право направлять в крупные персидские города Исфахан и Шемаху своих торговых представителей – консула и вице-консула¹. Став в 1738 г. кабинет-министром в правительстве Анны Иоанновны, Артемий Волынский вскоре оказался на перекрестном поле интриг среди высших сановников империи – могущественного Э.-И. Бирона и вице-канцлера А. И. Остермана. В конечном счете Волынский был подвергнут аресту с последующими изнурительными допросами и пытками в Тайной канцелярии. По ложным доносам его обвинили в вынашивании планов произвести государственный переворот, свергнуть Анну Иоанновну и возвести на трон дочь Петра I Елизавету. Но даже под жестокими пытками Артемий Петрович отверг обвинения в государственной измене и признал себя виновным лишь во взяточничестве и в утаивании казенных денег. В июне 1740 г. над Волынским состоялся суд, который приговорил его к мучительной казни «посажением живого на кол», но императрица «смягчила» приговор, приказав сначала вырезать у него язык, отсечь правую руку, а потом голову. Спустя три месяца после казни А. П. Волынского Анна Иоанновна скончалась, а вскоре в результате дворцового переворота на российский престол взошла Елизавета Петровна. Впоследствии императрица Екатерина II, призывая правосудие не выносить поспешных и жестоких вердиктов, всякий раз напоминала судьям о деле А. П. Волынского и говорила, что перед ними в качестве примера всегда должен находиться этот мужественный человек, обвиненный по ложным доносам и показаниям, полученным у него под жестокими пытками.

Однако какие бы оценки не давались в целом царствованию Анны Иоанновны или отдельным его эпизодам, задача предлагаемой статьи состоит в определении вклада этой государыни в морскую политику России на Балтике и в южном направлении, что невозможно рассматривать без учета взаимоотношений Петербурга с ведущими державами – Австрией и Францией.

Ко времени восшествия Анны Иоанновны на престол российские морские силы состояли из Балтийского флота, Каспийской военной флотилии, Донской и Днепровской флотилий; последние две находились в ходе постройки. В Балтийском флоте числилось до 40 линейных кораблей разных рангов и годов постройки, 10 фрегатов и 100 малых судов и галер; общий личный состав, по данным военных историков начала XX в. (как правило, офицеров русского Генерального штаба), насчитывал 27 тыс. человек².

К проблемам флота, судостроения и обслуживавших его отраслей Анна Иоанновна подошла ответственно и по государственному, официально подтвердив твердое намерение свято выполнять заветы и наказы своего великого дяди. Исходя из заявленного курса, Анна Иоанновна строго придерживалась принципа неразрывной связи безопасности империи (национальной безопасности) с наличием у государства сильного боеспособного флота, чему потом неуклонно следовала и Екатерина II. Показателен и отзыв влиятельных иностранцев об Анне Иоанновне, находившихся при русском дворе и хорошо знавших ее. Так, один высокопоставленный француз искренно, без лести и предвзятости говорил, что «она совершенная государыня, достойная долголетнего царствования»³.

Придя к власти, Анна Иоанновна упразднила Верховный тайный совет и заменила его Кабинетом Ее Императорского Величества (Е.И.В.), а Сенату вернула прежнее наименование – Правительствующий Сенат. 21 июля 1730 г. последовал «Указ Ея Императорского Величества из Правительствующего Сената Адмиралтейской Коллегии», который начинался словами: «Понеже император Петр Великий чрез многолетние свои собственные старания и труды к пользе и безопасности государства завел и учредил морской флот, корабельной и галерной, и чтоб оный всегда в добром порядке и действии содержан был», далее она приказывала флот российский содержать как по уставу и регламенту государя положено, «не ослабевая и уповая на нынешнее благополучное мирное время» – так, чтобы «флот всегда был готов, а служители не забывали своей практики». На основании этого указа корабельные мастера получили высочайшее повеление освидетельствовать судовой состав и представить списки благонадежных и требующих безотлагательного ремонта кораблей и фрегатов⁴. Требующих ремонта выявили 25 единиц линейных кораблей и 11 фрегатов.

Государственная Адмиралтейств-коллегия, курировавшая вопросы строительства и ремонта флота, его снабжения и обеспечения, кадровые и многие другие аспекты нормального функционирования военно-морских сил, при рассмотрении статистических данных, полученных в ходе ремонтных работ, выявила недостаточное «против табеля» количество наличного строевого леса, поэтому направила в «Казанскую лесную кантору указ: дубовые леса заготавливать к будущей осени и зиме неотложно». А для вящего предупреждения обывателей Адмиралтейств-коллегия напомнила суровые указы Петра Великого за порубку дубового молодняка⁵. Стоит особо отметить, что подобные указы о строгом наказании за вырубку ценного строевого леса – вплоть до «битья кнутом и вырезания ноздрей», ссылок «в каторжную работу вечно» и даже смертной казни - Кабинет императрицы издавал неоднократно, что объяснялось задачами большой государственной значимости⁶.

В целом, в отношении морских дел предвоенные 1731 – 1735 гг. стали наиболее продуктивными в царствование Анны Иоанновны. Причем санкционированные ею указы и постановления, направленные как непосредственно Адмиралтейств-коллегии, так и проведенные через Правительствующий Сенат, не оставались на бумаге без движения: их не клали под сукно, а четко и последовательно выполняли согласно требованиям императрицы. Одним из основополагающих стал указ, проведенный через Правительствующий Сенат 22 января 1732 г., «О учреждении Особливой комиссии для разсмотрения и приведения в порядок флота»⁷. Указ обосновывал причину учреждения такой комиссии: «Понеже в содержании флота и в морской силы не меньше нужды, пользы и безопасности государства», то крайне необходимо, чтобы «корабельные и галерные Адмиралтейства и всего, что к тому принадлежит», привести в надлежащий («добрый») порядок.

В «Особливую комиссию под главною дирекциею вице-канцлера Андрея Ивановича Остермана» вошли вице-адмиралы Н. А. Сенявин и Г. Сандерс, шаутбенахт П. П. Бредаль, контр-адмирал В. А. Дмитриев-Мамонов и другие морские офицеры. Комиссия получила название Воинская морская комиссия, членам которой, в дополнение к перечисленным задачам, поручалось произвести инспекцию приморских крепостей и портов Балтики, выяснить, в каком состоянии они находятся и соответствуют ли целям обороны. Следом за изложенным указом 24 января вышло высочайшее повеление Адмиралтейств-коллегии под названием «О подаче в Кабинет мнений флагманов о способе к улучшению флота к пользе и безопасности Государства»⁸.

Началась большая работа всех ведомств Российской империи, причастных к развитию и улучшению флотских дел – Правительствующего Сената, Воинской морской комиссии, Адмиралтейств-коллегии, других коллегий, обслуживавших судостроение и имевших отношение к обеспечению личного состава флота провиантом, обмундированием, медикаментами и т.д. Алгоритм той напряженной работы отражен по месяцам, и в итоге на докладе Сената под № 5989 от 16 марта 1732 г. «О приведении флота в положенное число 27 линейных кораблей, 6 фрегатов, 2 прамов, 3 бомбардирских и 8 пакетботов»<em> </em>императрица наложила одобрительную резолюцию.

В царствование Анны Иоанновны начался качественно новый этап в политике России по отношению к южным соседям. В намерении сохранить с Тегераном дружественные отношения, Анна Иоанновна в течение 1731 г. шла на серьезные территориальные уступки персидскому шаху Надиру, и российские войска из занимаемых ими позиций передислоцировались на левый берег реки Куры. 21 января 1732 г. Правительствующий Сенат обнародовал состоявшуюся ратификацию трактата между Россией и Персией и закон «О возстановлении между обеими державами дружественных сношений, об уступке персидскому шаху обратно бывших под российскими владениями провинций Лагеджанской, Ранахута, Гилянской, Астрабадской и прочих от Астрабада по реку Куру, о возвращении и других остающихся за Россиею персидских владений», о восстановлении взаимовыгодной торговли⁹. Россия последовательно подписала два договора: по Рештскому (1732 г.) и по Гянджинскому (1735 г.) Анна Иоанновна вернула персам все завоеванные еще при Петре I прикаспийские провинции вместе с Баку и Дербентом¹⁰.

Авторитетный немецкий историк XIX в. Э. Герман – специалист по истории России - уверен: уже в 1732 г. «Тайный комитет с одобрения Анны Иоанновны» принял решение через два года начать с Турцией войну с целью «отнять Азов, наказать татар и возвратить их в надлежащие пределы». Но поскольку Россию поглощали тогда польские дела, пишет Герман, то, пока она медлила с объявлением туркам войны, французский посол в Константинополе маркиз Луи де Вильнёв умело этим воспользовался и принялся убеждать турецкое правительство (диван) двинуть против русских свои армии, в чем скоро и преуспел¹¹. Документы из российских архивов частично подтверждают выводы немецкого профессора. Действительно, окончательно столь важное решение Кабинет Анны Иоанновны принял в 1734 г., выдвинув главной целью предстоявшей кампании «опустошить Крым в отмщение татарам за набеги на наши южные области»¹². Только не турки первыми двинули свои армии против русских, как уверяет Герман, а Анна Иоанновна упредила их. Немецкий историк затронул лишь узкую сторону проблемы, которую нужно рассматривать в общем контексте отношений Петербурга с Тегераном, Варшавой, Версалем и Константинополем.

На возобновление дипломатических и торговых связей России с персидским шахом последовала яростная реакция Оттоманской Порты – давнего противника Персии. Турки спровоцировали набеги татар на Кабарду и Дагестан, а крымский хан Каплан-Гирей по приказу султана обрушил полчища войск на Закавказье через территорию России. Крымские татары, формально являясь вассально подчиненными Оттоманской Порте, составляли вспомогательный боевой резерв турецкой армии и в случае военной необходимости оказывали содействие султанам¹³.

Маркиз де Вильнёв, прибывший в Константинополь в 1728 г., не теряя времени принялся зорко отслеживать внешнеполитическую конъюнктуру и пускал в ход разные дипломатические уловки, чтобы вовлечь Турцию в затяжные конфликты с Россией и с Австрией с целью ослабить влияние этих держав в Центральной Европе. Еще в августе 1726 г. Петербург заключил с Веной союз, а за несколько дней до его подписания российский резидент в Константинополе Иван Неплюев проинформировал руководство: «Ныне при здешнем дворе иных друзей, кроме австрийского, не имеем. Французы не только отступились, но и неприятелями обратились». В 1729 г., после обоснования в Константинополе маркиза де Вильнёва, Порта направила доверенного человека в Швецию с целью антироссийского зондажа («испытывать почву», по словам Неплюева), чтобы выявить готовность шведов совершить нападение на Россию. Но посылаемый ага разочаровал начальство. По его наблюдениям, Швеция в политическом и военном отношениях оказалась очень слаба «и ко всяким действиям безнадежна». А вот Российская империя, наоборот, «в добром состоянии» пребывает¹⁴.

Вступив на престол, Анна Иоанновна рекомендовала резиденту Неплюеву: «Буде турки к противностям нам показали, с турецкими министрами можешь поступать посмелее. Ибо турки известны, что Мы с цесарским величеством находимся в союзе, и в случае войны от Порты, друг другу вспомогать обязаны. А с цесарским резидентом тебе всегда доброе согласие содержать во всем том, что до общих интересов принадлежит». Позже маркиз де Вильнёв откровенно признался: туркам с самого рождения вбивали в головы обязанность «ненавидеть австрийцев и москвитян, и движение янычар с кровавой революцией 1730 г. были вызваны именно требованием вести их на цесаря и на Москву». Как очевидец событий, Вильнёв резюмировал: «Никогда обстоятельства не были так благоприятны для того, чтобы заставить исламизм послужить нашим намерениям и направить на обоих наших противников этот вышедший из берегов поток. Инстинкт грубой фанатичной массы и интерес образованного француза объединились».

Другой француз, рангом поменьше – сначала офицер национальной службы, потом австрийской и, наконец, турецкой, - также не скрывал ненависти к России и Австрии. Приняв ислам, он получил от Порты должность паши и начал активно заниматься реформированием турецкой артиллерии. Новоиспеченный османский военачальник убеждал великого визиря: «Московиты своим быстрым ростом меняют всю систему Европы. Их положение и интересы делают их неизменными союзниками Австрии, а следовательно, врагами Порты и Франции». Поэтому для пользы Турции, говорил паша, крайне важно образовать союз Турции и Франции, «чтобы вернуть московитов в их старые границы и помешать им принимать участие в делах Европы»¹⁵.

Пока французская миссия занималась интригами и готовила антироссийскую почву сначала вокруг трона султана Ахмеда III, а затем после его свержения в ходе восстания янычар – у престола Махмуда I, вторжения татар на российские земли не прекращались. Бездействие (или, в лучшем случае, формально-сдержанные и ни к чему не обязывавшие извинения) Оттоманской Порты в ответ на протесты Петербурга ситуации в корне не меняли, поэтому разрыв с Турцией в Зимнем дворце предвидели еще до того, как французский дипломат «усилил свои коварные против россиян происки». В ноябре 1731 г. Кабинет Е.И.В. с участием самой императрицы обсуждал вопросы вероятного прекращения дипломатических отношений с Константинополем, после чего постановил «собрать сведения о Донской и Днепровской флотилиях», поступивших из Таврова и из Воронежа, «и предписать привести их в готовность на случай войны»¹⁶. В 1733 г. весь судостроительный и оборонный комплекс Анна Иоанновна также, как Пётр I 10 лет назад, поручила возглавить вице-адмиралу М. Х. Змаевичу, приказав ему готовить Донскую флотилию к походу.

Учтя особенность географического положения Крыма, позволявшее многотысячной татарской коннице беспрепятственно действовать в кратчайшем направлении против южных границ России и перемещаться на территорию Молдавии, а также непримиримое поведение османского руководства, в Зимнем дворце пришли к необходимости проведения против татар военной операции. При обсуждении Кабинетом Е.И.В. столь важного вопроса, как «начатие войны противу Порты Оттоманской», стоит особо отметить позицию вице-канцлера России действительного тайного советника Андрея Ивановича Остермана. Умный, расчетливый и осторожный Остерман, которому никто из его современников не отказывал в искреннем радении за интересы России, вначале высказывался против ввязывания в войну с турками. Изучая документы и исторические исследования того периода, не остается сомнения в том, что мысль о «возмездии за Прут и праведном отмщении за потерпленное поражение» Петра I не покидала российское руководство, но Остерман взвешенно и осторожно подходил к этому вопросу и призывал императрицу не торопиться «свести счеты за Прут». По его убеждению, для России еще не пришло время для осуществления столь ответственного, масштабного, военного и геополитического проекта, требовавшего колоссальных сил и ресурсов. Интересную характеристику этому вельможе дал известный при дворе Анны Иоанновны иностранец – немецкий офицер на русской службе гвардии полковник граф Х.-Г. фон Манштейн. По словам Манштейна, «Остерман был одним из величайших государственных людей своего времени. Он подробно изучил и отлично понимал политику всех Европейских Дворов. Быстрота соображения и отличный ум соединялись в нем с редким трудолюбием и способностью скоро и легко работать. Бескорыстный и неподкупный, он никогда не брал подарков от Иностранных Дворов без разрешения русского правительства… Часто иностранные послы после продолжительной беседы с ним уходили из его кабинета, не узнав ровно ничего. Все, что он им говорил или писал, можно было понимать двояким образом. Хитрый и скрытный, он умел владеть собою»¹⁷.

И все же в адрес Андрея Ивановича раздавались упреки в проавстрийской ориентации во внешней политике, которая особенно наглядно просматривалась в его записке императрице от 1733 г. с изложением доводов в пользу союза России с Австрией¹⁸. Но в оправдание вице-канцлера можно предположить, что, убеждая государыню в преимуществах подобного альянса, он исходил из понимания исконной заинтересованности Вены в союзе с Петербургом против османов, т. е. надеялся на то же самое, на что в свое время и Пётр I. Вместе с тем в той записке Остерман ни словом не упомянул тяжелых для Петра условий Карловицкого договора от 1699 г., когда австрийский император Леопольд I на переговорах с турками фактически предал русского царя, в результате чего Россия осталась без Керчи и без Чёрного моря, как того желал Пётр. Вынужденно согласившись подписать договор с Турцией, Пётр остро переживал эту неудачу, зато Австрия по миру в Карловицах получила максимальные выгоды и территориальные приращения¹⁹. И, судя по всему, теперь и Остерман в начале 1730-х годов также рассматривал вопрос союза с Веной с позиций добросовестного выполнения Россией взятых на себя обязательств, полагая, что венские политики будут следовать тем же принципам. Однако вновь, как и в Карловицах, произошло обратное.

Одновременно с обсуждением вопроса о войне с Турцией члены Кабинета Е.И.В. приступили к мерам практического характера, направленным на повышение боеспособности военно-морских сил империи в целом. Так, на кампанию 1734 г. Анна Иоанновна приказала Адмиралтейств-коллегии вооружить 29 линейных кораблей, фрегатов и малых судов²⁰, и, вероятно, такое указание рассматривалось в качестве сдерживающего фактора против шведов, зорко наблюдавших за обстановкой на Балтике и отслеживавших конъюнктурные изменения западной и восточной дипломатий в отношении России.

Для достижения желаемого успеха в южном направлении было необходимо обеспечить стабильность и безопасность на северо-западных рубежах. К лету 1735 г. терпение императрицы в отношении Османской империи окончательно истощилось. Она лишь укрепилась в мысли действовать на упреждение, с чем согласился даже А. И. Остерман, и решила начать с «наказания буйных татар». В июне курьеры из Зимнего дворца повезли генерал-фельдмаршалу Б.-Х. Миниху, находившемуся с армией в Польше для оказания содействия королю Августу III Саксонскому в утверждении на престоле, секретный приказ о возвращении в Россию²¹. В октябре 39-тысячная армия генерала М. И. Леонтьева без официального объявления войны Оттоманской Порте вторглась в пределы татарских областей и произвела там «разорение и опустошение», но сам поход оказался тяжелым, с большими потерями. Сильные морозы, начавшиеся уже ранней осенью, стали причиной высокой смертности в войсках: погибло 9 тыс. человек и почти столько же пало лошадей. В Петербурге, однако, понимали, что проведенная акция ненадолго устрашит татар и не принесет ожидаемых результатов, поэтому четко сформулировали ближайшую задачу: если не принять жестких и решительных мер, то перманентная опасность всегда будет довлеть над южными землями. Исходя из этого, императрица и члены ее Кабинета приняли решение нанести «крымским разбойникам» такой удар, чтобы они уже больше никогда не беспокоили подданных короны Российской империи²².

Открыть кампанию с Турцией Анна Иоанновна намеревалась, воспользовавшись ее войной с персами. Благоприятный расклад сил сложился к концу 1735 г., когда обессиленная и измотанная турецкая армия потерпела ряд поражений в Персии, а Петербург успешно завершил внешнеполитические дела в Варшаве и в Стокгольме, пролонгировав мирный договор со Швецией сроком на 12 лет²³. Как пишет А. К. Байов, вице-канцлер России граф А. И. Остерман, ранее противник военной кампании, теперь будто бы даже заявил, что «Константинополь недалек от погибели будет»²⁴. Таким образом, в годы царствования Анны Иоанновны в высшем военном и государственном руководстве России преобладала наступательная стратегия, предусматривавшая настолько ослабить Оттоманскую Порту, чтобы надолго (а лучше навсегда) вывести ее из числа потенциальных противников. Но пока де-юре не произошло разрыва отношений российская дипломатия в Константинополе в лице резидента И. И. Неплюева успешно проводила политику «усыпления» бдительности турок, а в Зимнем дворце трудились над планами по их «укрощению».

В преддверие войны с Турцией императрица издала ряд указов, в том числе и о помиловании беглых драгун, солдат, матросов и рекрутов, и продлила им срок возвращения к местам службы до конца января 1736 г. Но тех, которые не выполнят приказа и «не явятца из бегов, а будут пойманы», ждало суровое наказание: «Бив кнутом, ссылать в Сибирь на заводы вечно»²⁵.

Летом 1736 г. российские войска овладели турецкой крепостью Азовом и заняли ключевые позиции в Крыму вместе с резиденцией крымских ханов Бахчисараем, но в ноябре–декабре вынужденно, по причине нехватки продовольствия, распространения опасных заболеваний и усиления турецко-татарских сил, оставили полуостров и отошли на Украину. План кампании на 1737 г. состоял из двух частей: первая предусматривала повторное наступление в Крыму Донской армии под командованием генерал-фельдмаршала П. П. Ласси (40 тыс. человек) при содействии Донской флотилии под начальством вице-адмирала П. П. Бредаля. Вторая часть плана предусматривала взятие важной в стратегическом отношении турецкой крепости Очаков Днепровской армией генерал-фельдмаршала Б.-Х. фон Миниха (90 тыс. человек) при поддержке Днепровской флотилии под командованием контр-адмирала В. А. Дмитриева-Мамонова. Австрия, на которую в Зимнем дворце возлагали большие надежды, в кампании 1736 г. участия не принимала; лишь в конце декабря в Вене состоялось подписание конвенции о вступлении Австрии в войну.

В июле 1737 г. турецкий Очаков пал, и со взятием этой крепости Россия получила выход к Чёрному морю по Днепру. Биограф А. И. Остермана А. Л. Кочубинский отмечал: несмотря на успешные действия в кампании 1736 – 1737 гг., Анна Иоанновна думала о мире, но о мире не рядовом, а о «сколько-нибудь почетном» для России. Вложенный в это понятие смысл она изложила в записке А. И. Остерману: «Прутский трактат был великий вред и бесчестье нашему государству, который в ту пору от нужды делан. И ежели такой способ найдется, чтоб этот трактат уничтожить, равно как и наши границы присовокупить, не лучше ль войну прекратить?». Остерман согласился с мыслью государыни и поддержал идею поиска выхода из войны, для чего российская дипломатия провела подготовительную работу с турецким руководством и с союзной Австрией²⁶.

Кабинет Анны Иоанновны рассчитывал воспользоваться успехами русского оружия и «принудить турок быть сговорчивее», а Порта, согласившись на переговоры, намеревалась вбить клин разногласий между союзниками и добиться выгодных условий. Турецкие уполномоченные на предстоящем конгрессе рейс-эфенди Метипей и Мустафа эфенди получили соответствующие предписания, а для их морального подкрепления Порта обещала чаще присылать курьеров из Константинополя с инструктажем из французского посольства.

В 1737 г. воюющие стороны встретились на конгрессе в Немирово в Подолии во владениях гетмана Иосифа Потоцкого. Анна Иоанновна направила на конгресс трех представителей – Петра Шафирова, Ивана Неплюева и Артемия Волынского – как тогда говорили, «имевших опыт в делах Востока». 14 апреля А. И. Остерман вручил им императорскую «полную мочь» для работы на конгрессе, а на следующий день – высочайшие инструкции о линии поведения в ходе «негоциаций» с турками. Всем троим Остерман предписывал: во-первых, не позволять австрийцам брать верх на переговорах и помнить, что Австрия – «не медиатор, а союзная и договаривающаяся сторона»²⁷. Во-вторых, вице-канцлер наказывал: для упреждения турок стараться заранее выведывать об их намерениях, чтобы оперативно вносить корректировки в планы операций действующих армий.

Главная инструкция Анны Иоанновны и А. И. Остермана состояла из двух частей. Первая часть заключалась «в требовании от Порты, чтобы река Кубань и Крым со всеми народами и жителями были в вечном подданстве Всероссийской империи». Петербург стремился окончательно прекратить набеги крымских и кубанских татар на российские земли, поэтому и включил пункт о Крыме, но Остерман четко понимал: склонить турок выполнить такое требование будет непросто или вообще невозможно, поэтому рекомендовал Шафирову, Неплюеву и Волынскому внушать туркам, что, мол, им самим от татар нет никакой прибыли, а одни лишь хлопоты и убытки. Россия же, приобретя Крым, обязуется гарантировать турецким купцам право свободной торговли, а татарам выплатить крупную компенсацию – от 100 до 150 тыс. руб.

По названному параграфу в довольно оригинальной манере высказался А. К. Байов: «Вот каким образом Остерман, этот умный человек и последователь Петра Великого, хотел эксплуатировать в пользу России заключенный им союз с Австрией, считаемой всеми тогда могущественной. Вот как хотел он воспользоваться благоприятно складывавшимися для России обстоятельствами, чтобы привести в исполнение заветную мечту гениального Петра утвердиться на берегах Чёрного моря. Но, как и Пётр, Остерман понимал, что сразу добиться этого нельзя», и выдвигать требование Крыма считал преждевременным – это дело будущего, а пока ограничиться только Керчью и Еникале²⁸.

Во второй части инструкции А. И. Остерман предписывал: в случае несговорчивости турок и их явного упорства, проявить гибкость и согласиться снять требование Крыма взамен получения Россией Керчи и Еникале. Для достижения мира, подчеркивал Остерман, «из-за татар войну не продолжать», а вопрос о границах поставить так: «1. С Азовской стороны граница Кубань, купно с Таманом, России. С другой стороны Азова, берега Азовского моря и все земли, по сей стороне лежащие, яко древние российские, останутся России. 2. Перекопскую линию разорить и фортеции там впредь никакой не строить»²⁹.

Конгресс в Немирово начался 5(16) августа 1737 г. Требования Австрии к Турции сводились к снесению укреплений Видина, оставлению за императором Боснии и части территорий в Молдавии и Валахии и контрибуционным выплатам за военные расходы. Биограф А. И. Остермана пишет: «Поведение Австрии, ее фальш и эгоизм» в ходе переговоров «удивляли даже турок» – настолько ее действия в отношении России шли вразрез с союзными обязательствами. Представитель Вены выдвинул решительный протест против требования российских делегатов о передаче не только Крыма, но и Керчи и Еникале. А. И. Остерман, читая донесения Шафирова, Неплюева и Волынского, назвал их ожесточенные споры с союзником «яростной злючестью» австрийца³⁰, что способствовало скорому воплощению плана Турции о внесении разногласий в стан союзников. Точнее, турецким делегатам особенно даже и не пришлось прикладывать больших усилий: за них это сделал австрийский представитель.

Переговоры продолжались. Турки начисто отвергали требования России оставить за собой Азов и Очаков и предоставить независимость Молдавии и Валахии, равно как и условие Австрии о получении территорий в Молдавии и Валахии. Упорство сторон достигло наивысшего градуса накала, и тогда Волынский пригрозил турецкой стороне: «Ежели турки недовольны нашими умеренными требованиями, то мы будет далее войну продолжать». Но уполномоченные Порты твердо стояли на своем: не уступать ни пяди земель.

На драматическом этапе переговоров решающее значение сыграла позиция Франции. Мощная поддержка, оказанная османам французской дипломатией в Константинополе во главе с маркизом де Вильнёв, объясняла смелое, а порой и вызывающее поведение турецких делегатов в ходе переговоров. Султан сдержал слово: его чауши-гонцы почти непрерывно доставляли рейс-эфенди инструктажи и советы французской миссии, а 20 августа 1737 г. в Немирово пришло секретное повеление из Вены с разрешением в самом крайнем случае заключать мир – пусть даже сепаратный. Понятно, что российские представители не знали о таком ходе австрийской дипломатии.

Тем временем истекали отведенные сроки работы конгресса – 20 сентября. По причине упрямства турок, несоюзной позиции Вены, оставления австрийскими войсками Молдавии и Валахии и вторичного, как и в 1736 г., отхода русской армии из Крыма из-за нехватки продовольствия и фуража П. Шафирову, И. Неплюеву и А. Волынскому ничего не оставалось, как принимать условия Порты, о чем они дали знать в Петербург. Современники единодушно свидетельствовали: А. И. Остерман с тяжелым сердцем дал согласие на разрыв конгресса в Немирово, искренне и тяжело переживал неудачу. Свою позицию он выразил четко и по существу: «Очаков завоеван кровью россиян, и отстоять его есть достоинство России»³¹.

Осенью в Зимнем дворце подводили итоги. Вступление в войну Австрии не принесло ожидаемого коренного перелома – австрийские войска действовали неэффективно, вяло и нерешительно и в целом не оказали большого влияния на ход кампании. Неудача конгресса в Немирово и нежелание Вены допускать усиления России за счет выдвинутых на переговорах требований к Османской империи внесли коррективы в дальнейший ход кампании.

В следующем 1738 г. россияне не смогли укрепиться на Днестре и удержать Перекоп и Крым. Расчеты командования не оправдались, и выхода к Чёрному морю – то, ради чего Россия начала кампанию, - получить не удалось. Вскоре союзная Австрия вышла из войны и под давлением обстоятельств, связанных с поведением венского двора, в Зимнем дворце вынужденно согласились на тяжелые и унизительные условия мира, учитывая также, что с севера вновь начали угрожать шведы.

Русско-турецкая война в эпоху царствования Анны Иоанновны завершилась подписанием 18(29) сентября 1739 г. в Белграде мирного договора, один из артикулов которого гласил: «Крепость Азовская имеет вовсе разорена быть. Земля той крепости имеет остаться пустая, и между двумя империями барьерою служить будет… Бывшая крепость Таганрог, которая уже разорена, вновь возобновлена не будет, и чтоб Российская держава ни на Азовском, ни на Чёрном море ни какой корабельный флот построить не могла»³².

В дело заключения русско-турецкого мирного договора на таких условиях огромную долю каверзной лепты внес французский посол в Константинополе маркиз Луи де Вильнёв, который старался принести максимальную пользу своей державе. Большую активность французы проявляли и в Стокгольме: втягивали шведов в войну с Россией, чтобы вынудить ее вести кампанию на двух театрах военных действий – на северо-западе и на юге. Стоит признать, что одна из загадок поступка Анны Иоанновны коренилась в доверии, которое она оказала французскому, а не российскому дипломату в выполнении столь важной миссии, как подписание договора с Турцией. По какой причине это произошло, достоверно неизвестно.

Это странное и необъяснимое до сих пор обстоятельство П. П. Черкасов объясняет «той поспешностью, с которой Россия вынужденно пошла на Белградский мир после предательского поведения австрийского союзника»³³. Вполне вероятно, тем более что французские историки называют события, произошедшие в Белграде в сентябре 1739 г., «высшим проявлением искусства французской дипломатии», которое спасло турок от неминуемого вторжения русских армий³⁴. Какой бы расклад предположений не существовал, факт остается неизменным: энергичное и напористое вмешательство французов в дела России и Турции действительно «остановило Россию на пути в Константинополь» и сорвало первоначальные наступательные планы российского руководства с предполагаемым захватом турецкой столицы и утверждением на берегах Чёрного моря. Самому же маркизу де Вильнёву от российской императрицы достался в награду и в подарок «Андреевский орден, 15 000 ефимков и бриллиантовый перстень его жене»³⁵.

По условиям Белградского трактата Россия получила право построить крепость на Дону, «в близости острова Черкасского к Азову, который остров стоит на реке Дону и с давних лет Российскою границею есть». Учитывая собственные интересы, турки включили пункт о строительстве своей крепости «на Кубанских границах к Азову»³⁶. Вновь Россия лишалась права по своим главным водным артериям выходить к Чёрному и Азовскому морям. Черноморская торговля для российских купцов строго регламентировалась, и они могли вести ее только на турецких кораблях.

Русско-турецкая кампания 1736 – 1739 гг. завершилась не в пользу России, потерявшей тогда в баталиях, на полях сражений и от болезней около 100 тыс. человек. Но по дипломатической части у Белградского трактата имелся и полезный пункт, который определял право русских резидентов и чрезвычайных посланников в Константинополе пользоваться всеми преимуществами великих европейских держав: с момента вступления на территорию Османской империи и вплоть до своего отъезда они получали содержание от турецкой казны³⁷.